Назад Содержание Вперед
Суд Божий по суду Православной Церкви.
Около сорока лет назад, у Тихвинско-Воскресенской церкви, приметался нищий. Наружность показывала в нем человека с крепким сложением, с высокой грудью и с широкими плечами. Лицо его, несмотря на старость лет, не потеряло румянца. Волосы мягкие, уже пожелтевшие, обстрижены в кружок. Он не старался возбуждать излишнего сострадания лохмотьями, как это делают иные нищие. На нем была простого сукна, белесоватого цвета, опрятная мещанская шинель; опояска состояла из бумажного кушака. Нищий обращал на себя внимание тем, что у него был рот на боку.
И вот что, в объяснение этой уродливости, слышал я от памятного гражданина Николая Тимофеевича Баснина, который всю жизнь следил за упомянутым нищим. Этот несчастливец назовем его Дмитрием был иркутский мещанин и по тогдашнему времени денежный: имел до тысячи рублей в ассигнациях. Самое лучшее сбережение этого капитала, по его мнению, было то, чтоб хранить деньги в пакете в переднем углу, прикрытом иконою Божией Матери. Никакому вору, думал он, не придет в голову искать тут денег. У него была жена и более никого. Иногда, подгулявши с приятелями, Дмитрий хвастался, что у него есть копеечка про черный день, а некоторым даже поверял свою выдумку насчет безопасности денег. В один день Дмитрий пришел домой в нетрезвом виде и по обыкновению своему прежде всего взглянул на передний угол. Но ужас объял его денег за иконою не было. Жена, по хозяйству обязанная иногда отлучаться из покоя, не могла объяснить, кто и когда похитил деньги. И что же, страшно сказать! разъяренный Дмитрий снимает с места икону Божией Матери, кладет ее на пол, берет плеть и начинает ударять по ней, приговаривая: "Ты не сберегла моих денег". Устрашенная жена, не могши удержать мужа от безумного поступка, вынудилась объявить о сем полиции. Начали суд. Дмитрий сделал упорное запирательство. Взяты сведения о взаимных отношениях между собою мужа и жены, и дознано, что они жили в совершенном согласии и в особенной взаимной любви. И тогдашняя иркутская уголовная палата, приняв в основание, что жене не было причин взводить преступление на любимого ею мужа напрасно, притом такое преступление, измыслить которое даже невозможно, присудила Дмитрия за богохульство к наказанию кнутом и к ссылке в рудники. Когда приговор поднесен был на утверждение губернатора Леццана, он, не отвергая верности судейского приговора, не мог однако ж согласиться и на утверждение приговора, так как Дмитрий присуждался к уголовному наказанию на основании показания одной свидетельницы. "Пошлите, - сказал он, - дело в Сенат: там больше голов больше умов". Правительствующий Сенат с своей стороны определил: так как дело касается религии, предоставить решение его Синоду. Святейший Синод положил предоставить это страшное дело суду самой Божией Матери.
Когда получен был об этом из Святейшего Синода указ в иркутском губернском правительстве (так называлось тогда губернское правление) для объявления преступнику, то члены правительства давали совет Дмитрию сознаться по крайней мере при этом случае в своем преступлении и тем отстранить от себя заслуженный суд Божией Матери, не опасаясь за свое сознание никаких неприятных для себя последствий, так как решение Святейшего Синода есть уже окончательное. Но Дмитрий остался упорным и объявлял себя невинным. После этого Николай Тимофеевич, коротко знакомый с преступником, стал употреблять всевозможные убеждения с своей стороны, располагая несчастного к сознанию. "Не виноват, да и только", отвечал Дмитрий. Прошло недели две и три после объявления ему синодального решения, - в одно утро пробуждается нераскаянный с повороченным на сторону ртом. "Вот начался над тобою и суд Божией матери!" сказал ему Николай Тимофеевич, "раскайся!" - "Не виноват, да и только". Лишившись жены, умершей преждевременно от печали, беспомощный преступник влачил долгую жизнь, питался подаянием, но никогда не сознавал вины своей. В 1826 или 1827 году (хорошо не помню) он заболел к смерти. Напутствовать его приглашен был сослуживец мой при Тихвинско-Воскресенской церкви, священник Гавриил Архангельский, и с ужасом объявил мне, что у старика заживо лопнули икры у ног и издавали невыносимо отвратительный запах. Его отпевали в означенной церкви, и для покрытия невыносимого смрада от его тела разложено было несколько горнов и кадил, наполненных ладаном, но злосмрадие осиливало. Чрез трое суток только можно было войти в церковь, не поражаясь особенно этим смрадом. Важность тайны, которую обязан хранить духовник, не позволила мне спросить сослуживца моего: сознался ли старик в грехе своем хотя пред смертью? И отец Гавриил (давно покойный) сам об этом ничего не сказал мне.
Протоиерей П.Громов
("Странник",1863,июль)